31.10.2018

Мексиканские истории #7. Cafecíto con mezcalíto

Родион Горин

DISCLAIMER: имена используемые в этой истории намеренно изменены или не упоминаются

«Не гляди!» – шепнул какой-то внутренний голос философу.
Не вытерпел он и глянул. – Вот он! – закричал Вий и уставил на него железный палец.
Вий (Н.В. Гоголь)

Ковыряя носком ботинка кучку валяющихся на земле устричных раковин, я усиленно пытаюсь понять все, что говорит мне низенький толстяк на богом забытом пляже в штате Синалоа. Долговязый татуированный парень с грустными глазами заметно ссутулившись молча сидит за рулем мотоцикла, на котором он привез моего уважаемого собеседника. Самое главное, что мне удается понять – сегодня я остаюсь с ними и права отказаться мне никто не предлагает.

«Меня зовут Хосе, я – ветеринар, работаю тут с лошадьми, коровками, ну Вы понимаете?» – продолжает он вежливую беседу: «Это мой пляж, так что не переживайте. Вы, кстати, пиво будете?» Я соглашаюсь с ним выпить, понимая по его тону, что лучшая моя тактика сейчас – это ответ «да» на все предложения, полная честность и открытая улыбка. «Эй, Венадо, привези-ка нам пивка!» - отдает он приказ, протягивая бумажку в сто песо своему компаньону. Тот молча уезжает и возвращается с двумя caguamas - полуторалитровыми бутылками Виктории . Мы продолжаем разговаривать, я пытаюсь рассказать свою историю, он с пониманием кивает и задает вопросы про мою семью и про Россию. Когда пиво заканчивается он вдруг спрашивает: «А Вы может быть проголодались? Давайте сейчас поедем к моей маме и нажарим мяса?» Конечно, кто бы спорил!

Колонной мы подъезжаем к дому родителей Хосе. Он быстро входит в открытую дверь, властно пожимая руку какому-то испуганному мужичку у дверей. Это его отец, но по поведению моего приятеля видно, кто хозяин в доме. Мы проходим через внутренний двор, заваленный всяким деревенским скарбом: лопатами, коробками, кривыми поленьями, пластиковыми ведрами всевозможных размеров. За грубо сколоченным из палок и рабицы забором нервно переругиваются гуси и свиньи. Пригнувшись я следую за ветеринаром в низенькую кухню, в которой хозяйничает невысокая, но крепкая женщина лет 60-ти в белой рубахе, широкой тёмно-синей юбке в пол и с красным платком на голове. «Мать, у нас гость, нужно мяса организовать, лимончиков, помидорчиков, ну что есть – тащи все на стол», - отдает приказ Хосе. Женщина тихо отвечает на мое приветствие и с то ли усталым, то ли недовольным выражением на лице уходит за продуктами внутрь дома, шаркая полустертыми тапочками.

Пока мы вдвоем с его помощником Хосе пытаемся раздуть костер, я делаю комплимент татуировкам Венадо. «Они все набиты в тюрьме», - отрешенно говорит он, не отрывая взгляда от углей. Молодой мексиканец рассказывает мне, что только два года как на свободе. До этого он 6 лет провел в американской тюрьме за контрабанду кокаина. «Видишь вот эту?» - показывает он на свое левое предплечье, на котором вытатуирована голова оленя – «Это мой тотем, el venado, мое имя. А вот эта на плече – Marisol – это имя моей девушки. Мы хотели пожениться, но я попался. Меня так долго тут не было, понимаешь, и…». Он обрывает фразу на полуслове и, набрав полную грудь воздуха, начинает дуть на угли через длинную металлическую трубку. «Я понимаю, кажется я понимаю», - тихо отвечаю я и киваю головой. В ожидании мяса я достаю из боковой сумки мотоцикла пару банок пива, которые я припас на дорогу. Пиво теплое, но мой жест не остается незамеченным. Быстро осушив свою банку Хосе выносит разогретые матерью тортийи, мелко нарубленные помидоры и лук. Мясо тут жарят совсем не как принято у нас. Тонкие широкие куски, шипя и съеживаясь от жара углей, быстро оказываются на лепешках в сопровождении овощей и острого соуса. «Мать, смотри как уплетает! Нравится ему наша еда. Ты ешь, ешь. Что не доешь – с собой возьмешь».

День подходит к концу. Венадо прощается, ему нужно ехать в соседний поселок. Мне почему-то очень не хочется, чтобы он уходил, боязно оставаться наедине с подвыпившим Хосе. Оленьи грустные глаза Венадо будто бы избегают моего взгляда, признавая, что помочь мне не в его силах. Что-то сломано у него внутри. Татуировки – вот все что осталось от агрессии прошлого. Сутулая спина показывает, что внутренний стержень был когда-то надломлен. То ли перебит дубинкой тюремного надзирателя, то ли не выдержал тяжелой ноши опыта и совершенных ошибок. Мы обнимаемся, желаем друг другу удачи, и, по-стариковски согнувшись, он выруливает на проселок. Секунд через 30 урчание его мотоцикла окончательно затихает, и я остаюсь во власти Хосе.

Ночь. Я лежу на земляном полу в палатке ногами к двери. Не к двери, а к дверному проему, потому что палатка моя стоит посреди недостроенной комнаты дома, соседнего с домом Хосе. Я совершенно не пьян, несмотря на обилие выпитого за этот вечер. Адреналин лупит молотом по сердцу, не давая мне уснуть и потерять бдительность. У меня преимущество – через черный сетчатый материал стенок палатки я прекрасно вижу очертания дверного проема и кусок двора, освещенного светом фонаря. При этом снаружи меня не видно. Перед глазами у меня еще стоит образ спортивной сумки, заполненной пакетами с чем-то белым внутри. Выпив все пиво в доме и пару раз сбегав в магазин, «ветеринар» рассказал, что на днях должен будет ехать «на север». И бравируя этой новостью открыл сумку, спрятанную на кухне у его матери. Ветеринар значит…
Проходит уже больше часа, но я по-прежнему не могу уснуть. В освещенном дверном проеме видно заднюю часть моего мотоцикла, на которой расположены сумки. Хосе что-то бормочет себе под нос, опершись на дверной косяк и слегка покачиваясь. Как и обещал, он остался меня «охранять». Изредка он бросает взгляд в темноту моей «комнаты». Я не вижу его глаз, но чувствую, как невидимая волосатая рука шарит по моей палатке, пытаясь нащупать брешь, не застегнутую молнию, чтобы просочиться внутрь моей зоны безопасности. Этот тяжелый взгляд ищет в темноте мои глаза, чтобы сквозь них впустить в мою душу волны ужаса и разрушить последний бастион моей защиты.

Такое физическое ощущение негативной энергии знакомо мне еще с детства, когда я испытывал непонятный первобытный страх к темноте. Это то же физическое ощущение «присутствия», когда ты лежишь в кровати лицом в стене и не можешь повернуться, потому что спиной ощущаешь тяжесть сгустившегося там воздуха, неизвестного тебе зла, которое нависает над кроватью. Ощущение присутствия зла, которое по каким-то причинам бессильно пока не встретится с тобой взглядом, не увидит страх в твоих глазах – единственных дверях в твой внутренний мир, в твою душу, в твое детское бессмертие. Ночь всегда была наполнена мистической энергией, становилась для меня полем битвы мифологических сил добра и зла. Чтобы защититься от зла я наделял жизнью свои игрушки. Я точно знал, что та же самая энергия ночи, которая приводит в движение темные силы, таким же образом оживляет моих солдатиков, роботов-трансформеров, пластиковых динозавров, машинки с дребезжащими колесиками. Перед сном мы с братом расставляли их в стратегических местах комнаты – за дверью, под кроватью, под столом – чтобы застать ночного гостя врасплох, откуда бы он не явился. Самые сильные «войны света» стояли на открытом пространстве, принимая на себя первый удар. И ни разу эти маленькие защитники меня не подвели. Но теперь все иначе.

Теперь я лежу один в темноте, утратив с возрастом эту детскую наивную магию. Моя палатка становится для меня тем самым кругом, который рисовал Хома Брут в попытке защитить себя от демонов ночи. И мне страшно, что зло встретится со мной взглядом, и из пустых глазниц окон, из трещин на потолке, из сточной трубы на меня набросятся десятки лап и растерзают мое сердце на тысячу обрывков. Теперь это не просто призрак – теперь зло реально и обрело физическую форму! Вот оно покачиваясь вваливается в комнату и в три шага доходит до палатки. Вот оно мычит что-то нечленораздельное, пытаясь найти застежку молнии. Упругая палатка прогибается и разгибается под весом его руки, но не дает меня в обиду. Пьяный Хосе фыркает словно раненый кабан, матерясь отступает назад к двери и исчезает за углом. Я практически не дышу, чтобы не выдать свое присутствие. Надежда на то, что зло отступило, быстро исчезает под звук разбивающейся о стену струи мочи. Через минуту Хосе вновь возникает в дверном проеме. Я вновь не один.

Я лежу в полудреме, измотавшись от напряжения. До рассвета остается потерпеть еще несколько часов. Я почти проваливаюсь в сон, но вдруг в размытом из-за полузакрытых глаз дверном проходе я замечаю новое движение. Хосе окончательно убедившись, что я не реагирую на него и на его периодические окрики в темноту, сидит на корточках у моего мотоцикла и копается в одной из боковых сумок. Черт! Я так и знал! И что мне теперь делать? Мозг получив очередную дозу адреналина начинает анализировать ситуацию. Есть два варианта действий. Либо я продолжаю имитировать сон, либо мне нужно его окрикнуть и спросить, какого хрена он там делает. Окрикнуть страшно, что если он станет агрессивным из-за того, что его поймали с поличным? Если он хочет что-то украсть, то пусть берет – там нет ничего ценного, лишь теплые носки и термобелье, совок, какие-то запчасти для мотоцикла. Но тут в голову приходит другая идея – окей, а что если он что-то там прячет? Я уже видел до этого, чем он занимается. Что если завтра на дороге меня остановят полицейские и обыщут мотоцикл, найдя там килограмм кокаина? Если не полиция, то кто-то из его дружков. Нет, амиго, так дело не пойдет…
«Хей! Эй, Хосе, que pasa?» - мой срывающийся голос странно звучит в пустоте недостроенной комнаты. На мгновение он замирает, затем резко оборачивается и шагает к моей палатке. Я зажимаю в кулаке увесистый мультитул и открываю боковую створку палатки. Опухшее лицо Хосе появляется в открывшемся проеме, он щурится и прикрывает рукой глаза, в которые я свечу фонариком телефона. «Друг, сил нет, у тебя же есть еще пиво? Я помню ты доставал из своих сумок, когда мы жарили мясо», - хрипло произносит он и пытается неловко улыбнуться сухими потрескавшимися губами. Все пиво мы выпили еще днем, я протягиваю ему свою походную бутылку с водой, лишь бы он поскорее ушел обратно. Мой гостеприимный приятель жадными глотками выпивает почти все содержимое бутылки, вода тонкими струйками стекает на синюю футболку, оставляя на его животе темные мокрые пятна. «Спасибо, чувак», - вытирая ладонью рот, говорит мне Хосе – «Ну я, это, пойду что-ли». Я совершенно опустошенный валюсь на пол, расслабляя кулак. Ненужный больше мультитул падает рядом со мной. Пить. Он просто хотел пить. Через полчаса первые лучи солнца будят петухов в деревне. Зло отступило, я проваливаюсь с сон хотя бы на час. Будь что будет.

Собрав палатку и вещи, я выхожу на встречу утреннему солнцу. Рядом с мотоциклом увиваются две дворовые собачонки. Поодаль под деревом слегка сгорбившись сидит уставший Хосе. Рядом с ним старик в ковбойской шляпе и непроницаемым лицом. В руках разномастные чашки с кофе, на столе пластиковая бутылка с мутной жидкостью. Из-за угла дома на меня пялятся двое детей – мальчик и девочка – лет семи. Хосе жестом приглашает меня присоединиться. «Кофе будешь?» - предлагает он. Я как всегда соглашаюсь, мальчик бежит в соседний дом за еще одной чашкой. Хосе наливает горячей воды в потемневшую от времени чашку с парой ложек сублимированного кофе и сахара. «Подожди, не торопись,» - останавливает он мою протянутую руку. Он откручивает крышку с пластиковой бутылки и протягивает мне: «Понюхай, нравится? Это мескаль. Знаешь, что такое мескаль? Muy bien». «Это тебе на дорожку, братишка», - медленно произносит он, наливая грамм 50 мескаля в мой кофе и столько же себе в пустую чашку: «cafecÍto con mezcalÍto… ну, в добрый путь!»    

Конец третьей части
#oneofakindtrip